Рецензия
- 1 июня 2008
- просмотров 4626
Пятый том биографического словаря “
Русские писатели. 1800–1917”, уже получившего широкую известность, вышел после долгой паузы, объясняемой, увы, не только трудоёмкостью его подготовки, но и столь горестно типичными для нашего времени “недохватками средств” на это полезнейшее издание.
С болью думаешь, что этого тома заждались, да так и не дождались, ни многолетний главный редактор словаря
П. Николаев, ни один из его заместителей и верных помощников
В. Вацуро, ни активные члены редакционной коллегии
В. Топоров,
В. Туниманов,
М. Хитров,
А. Чудаков, ни бессменный рецензент издания
М. Гаспаров.
Ну, а за пятнадцать-то лет, миновавшие со времени выхода первого тома, словарный коллектив (да простится мне сие не слишком популярное ныне слово) недосчитался и
Д. Лихачёва с
Ю. Лотманом, и
И. Ямпольского, и
С. Залыгина,
В. Баскакова,
К. Муратовой,
Ю. Буртина,
Л. Клименюк.
Разумеется, минувшие годы были для словаря порой не только горьких потерь, но и обретения куда большей, по сравнению с ушедшей эпохой, свободы. Листая его тома, невозможно не ощутить, как отражалось в них нараставшее оживление, раскрепощение общественной и, в частности, исследовательской, литературоведческой мысли, влекшее за собой всё большую объективность оценок и пересмотр ещё недавно казавшихся прочными и незыблемыми репутаций, были ли то осанна или обвинительный вердикт.
В своё время случалось отмечать, что если в статье о
Белинском, при всех её несомненных достоинствах, его правота в споре с
Гоголем не подвергалась сомнению, а о тревожном предупреждении оппонента: “Вы сгорите, как свеча, и других сожжете”, даже не упоминалось, то уже
Добролюбов в следующем томе характеризуется без умолчаний о его “слабой стороне” — опасности утилитарного подхода к литературе, и о полемических возражениях ему
Герцена,
Достоевского и
Аполлона Григорьева.
В
первом томе скуповатое упоминание о неприятии
Горьким Октября сменялось не то патетической, не то канцелярской аттестацией: “После Окт. революции Г. — активный участник строительства социалистич. культуры, организатор сов. печати, признанный руководитель лит. процесса (?!), инициатор создания Союза сов. писателей”.
В
третьем же подобный сложнейший период жизни и творчества другого канонизированного “основоположника” освещён несравненно многостороннее: не скрадывается ни то, что
Маяковский был всецело захвачен “видимой простотой и ясностью марксист. “чертежа”, по к-му социальная утопия внедрялась в жизнь”, ни то, что он “по существу становился гос. поэтом”, но одновременно говорится, что “оптимистич., солнечная, открытая тональность его произ.” отвечала действительно существовавшим умонастроениям, пока не наступил “кризис утопич. сознания М.”, в конце концов приведший к “точке пули”.
Замысел издания состоял в том, чтобы представить по возможности всех отечественных литераторов, в том числе филологов, мемуаристов, переводчиков, частично — историков, независимо от известности, степени дарования, политических взглядов.
В словаре возникли такие фигуры, для которых в
Краткой Литературной энциклопедии советских лет места вообще не предусматривалось. Иной читатель, прежде довольствовавшийся блоковскими строчками о том, что “
Победоносцев над Россией простёр совиные крыла”, обнаруживает, какая это была неоднозначная фигура: участник зарубежных герценовских изданий, первоначально — сторонник освободительных реформ, человек, близкий Достоевскому, ценитель поэзии
Тютчева и
Фета, покровитель
Чайковского и
Римского-Корсакова...
А в пятом томе перед нами предстаёт не кто иной, как
Владимир Пуришкевич, не только одиозный парламентский скандалист и рьяный юдофоб, но и разносторонний литератор — поэт, прозаик, памфлетист, отчаянный (чтобы не сказать — отважный) в отстаивании своих убеждений человек.
Уже при знакомстве с предыдущими томами припоминались слова поэта о “куще сплетенных ветвей” — столь велико множество прослеженных здесь писательских судеб, от самых знаменитых до почти, а то и просто неизвестных (не раз и не два заметки о таковых, в отличие от прочих, не сопровождаются портретами: не обнаружены, если вообще существовали). Многие “персонажи” хронологически весьма далеко отстоят друг от друга, но сколькие же близко соседствуют во времени, и какие при этом возникают “сплетения”, будь то дружба, братство, сотрудничество или, напротив, споры, противостояние, борьба!
Характерно и вполне естественно, что ряд крупных специалистов по жизни и творчеству какого-либо классика отечественной литературы не ограничились тем, что написали для словаря статьи о нём самом, но и посвятили статьи его друзьям, сподвижникам или современникам.
Перу замечательного исследователя пушкинской эпохи Вацуро принадлежат мини-монография о
Лермонтове, статьи об
А. Дельвиге,
Иване Козлове и многих других, а в новом томе — об
А. Подолинском, бароне
Е. Розене, колоритнейшей фигуре
А. Родзянко (о нём — в соавторстве с
Н. Розиным и
О. Супронюк). По материалам покойного Вацуро составлена и заметка о короткой жизни
С. Пономарёвой, “петерб. Аспазии”, вдохновительнице стихов
Баратынского, Дельвига и других постоянных посетителей её салона, вечера в котором, по свидетельству современника, превращались в “изящную <...> художественную оргию”.
Ю. Манн (кроме статьи о Гоголе) написал о
Д. Веневитинове,
И. Киреевском,
Н. Надеждине;
Б. Егоров — о Белинском,
В. Боткине, Ап. Григорьеве,
М. Петрашевском,
Ап. Майкове,
А. Дружинине.
В. Катаев знакомит читателей с людьми, близкими “облюбованному” им
Чехову, —
Н. Лейкиным,
В. Билибиным,
Л. Авиловой.
Признанный знаток символизма
А. Лавров сопроводил свои большие “полотна” (в масштабах словаря) о
Белом,
Брюсове,
Мережковском россыпью портретов их современников —
Р. Иванова-Разумника,
П. Перцова,
С. Маковского, поэтов
С. Соловьёва,
И. Коневского,
В. Гофмана и других, а также портретами блоковской бабушки
Е. Бекетовой и его же тёток
Е. и
М. Бекетовых, всех причастных “изящной словесности”.
Р. Тименчик — автор статей об
И. Анненском,
А. Ахматовой,
Н. Гумилёве,
Георгии Иванове,
Сергее Городецком,
Георгии Адамовиче,
М. Зенкевиче,
Вл. Нарбуте.
Н. Богомолов написал об
Игоре Северянине (совместно с
К. Петросовым),
Давиде Бурлюке,
Николае Асееве;
К. Азадовский — о
К. Бальмонте,
С. Есенине,
Н. Клюеве,
С. Клычкове.
Подобные же комплекты сюжетов-судеб складываются из написанного
А. Рейтблатом (
Ф. Булгарин — в соавторстве с
В. Мещеряковым;
О. Сенковский,
П. Свиньин — при участии
В. Бочкова и многие-многие другие) и
М. Михайловой:
Плеханов,
Луначарский (совместно с
А. Ермаковым), лефовский теоретик
М. Максимович-Чужак,
А. Серафимович,
Л. Каменев и
А. Потресов (оба — один как бывший “враг народа”, другой в силу своего меньшевизма — в КЛЭ упоминания не удостоившиеся)...
Примеры, как говорится, можно и умножать.
Ко многим персонажам словаря можно отнести сказанное
П. Вяземским об одном своем современнике: “Заслуги, оказанные им отечественной литературе, не кидаются в глаза с первого раза. Но они отыщутся и по достоинству оценятся при позднейшей разработке и приведении в порядок и ясность действий и явлений <...> эпохи” (т. 4, с. 641).
Таков, к примеру,
Василий Тимофеевич Плаксин, в чьих статьях ещё
Кюхельбекер находил “мысли новые, справедливые, резкие”. Аркадий
Родзянко был автором антидеспотической оды, предварявшей пушкинскую “Вольность”, а его “На смерть Пушкина” перекликается со знаменитыми лермонтовскими стихами. Любопытно, что Пушкин по пути в михайловскую ссылку не поленился наведаться к этому своему собрату — “верхом, без седла, на почтовой лошади”!
И не колоритна ли фигура
В. Родиславского — малоталантливого драматурга, но “большого хлопотуна”, чьими стараниями авторы стали получать вознаграждения в частных театрах, и создателя первой в истории русского театра режиссерской партитуры (при постановке “Горя от ума”)?
Можно представить, сколько трудов положили авторы и редакция этого уникального издания, где в статьях помимо привычных ссылок на печатные источники находишь и подробнейшие указания на материалы, хранящиеся в архивах! Справедливо замечено, что в процессе этой многолетней работы создался своего рода историко-литературный научно-исследовательский институт.
Плоды его деятельности таковы, что уже наличествующий пятитомник как-то несправедливо числить в справочных изданиях. На язык просится что-то иное — вроде “книги для чтения”.
Начать с того, что многие страницы просто превосходно написаны. При всем изобилии нашей пушкинистики статья о “первом лице” пятого тома, да и всей нашей литературы (авторы
И. Сурат и
С. Бочаров) представляется особой удачей. Как по необычно свободной речевой манере (“Путешествие по Сев. Кавказу <...> и по Крыму <...> дало гроздь “южных поэм””; образ
Радищева в известном очерке “освещен <...> с пронзительной жалостью и прикровенным уважением” и т. п.), так и по свежести мыслей — например, об “утопич. эскалации человечности” (от Пугачева до царицы), происходящей в “Капитанской дочке” и “выдающей” мечту поэта о “возведении человечности в гос. принцип”.
Главное же — сами судьбы представленных в словаре людей и по своей “содержательности”, а часто и по драматизму способны вызвать живейший интерес, в “сумме” своей складываясь в яркую картину отечественной истории и заставляя вновь и вновь задумываться над её течением, стремнинами и водоворотами.
Тут есть к чему прислушаться, чем поверить свои собственные взгляды или те, что ныне в ходу у представителей самых разных лагерей.
Интересно, что вздыхающие о “России, которую мы потеряли”, не найдут себе поддержки у иных своих, казалось бы, единомышленников, несомненных монархистов. Даже упомянутый Пуришкевич признавал после революции, что династия Романовых дискредитировала себя, а известный нововременский публицист
М. Меньшиков, которого
Ленин честил “верным сторожевым псом царской чёрной сотни”, писал, что “старый порядок рухнул от неуважения к свободе”. Многовековой деспотизм самодержавия винил в событиях семнадцатого года и духовный писатель, протоиерей
В. Свенцицкий.
“Неуважение к свободе” самолично испытали многие из тех, кто фигурирует в словаре.
Не говоря уже о таких известных историях, как, например, происшедшая с поэтом
А. Полежаевым, горестна судьба и герценовского знакомца
Николая Сатина, беспричинно арестованного, вышедшего из заключения тяжело больным да так и не оправившегося. Позже “арест свёл в преждевременную могилу” известного писателя
Василия Слепцова. В 1901 году двадцатисемилетняя
Ольга Негрескул (печатавшаяся под псевдонимом
О. Миртов) была при печально известном разгоне демонстрации у петербургского Казанского собора так избита казаками, что это привело к легочной болезни.
Аресты, ссылки, исключения из университетов за участие в “студенческих беспорядках”, увольнения за политическую “неблагонадежность”, пребывание под полицейским надзором “за вредный образ мыслей” — нередкие “частности” литераторских биографий в те “добрые старые времена”.
Но оказалось, то были еще цветочки по сравнению с вожделенным светлым социалистическим будущим.
Впрочем, заметим, что кое у кого налицо полное отсутствие наивных иллюзий и, напротив, самые тревожные предчувствия.
Неудивительно, когда Меньшиков мрачно “каркает” по адресу победителей-большевиков: “...много шансов, что они скомпрометируют свою систему. Как монархию сделали бездарной и преступной, так, пожалуй, ухитрятся сделать и с социализмом”.
Но известны также и давние опасения и предостережения, прозвучавшие в герценовских письмах “К старому товарищу” (по твёрдому убеждению покойного
С. Макашина, не дочитанных Лениным до конца). А в статье о В. Слепцове приведены слова весьма радикально настроенного героя повести “Трудное время” о “Марсельезе”, что в ней — “какой бы он там ни был, а все-таки марш; следовательно, рано или поздно будет “стой — равняйсь” и “смирррно” будет; и это никогда не нужно забывать”.
Отголосок этих “рано”, сразу же после революции зазвучавших (а с годами все громче!), команд ощутим во множестве запечатленных в словаре судеб.
Тут и вынужденная эмиграция, и постепенное вытеснение из литературы, молчание целыми десятилетиями (“Если век стремится в бездну, лучше отстать от него”, — ставит эпиграфом к своему дневнику ютящийся в церковном подвале поэт
Б. Садовской слова митрополита
Филарета), и — даже при внешнем благополучии (как, например, у
Пришвина) — невозможность опубликовать некоторые основные (!) произведения, и робкие попытки приспособиться к новой действительности, наконец — полная капитуляция.
И бесконечная череда арестов, ссылок, расстрелов. В первом томе, готовившемся в последние годы советского режима, об этом повествуется ещё крайне скупо: “Незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно” — даже без дат, появляющихся только позже, когда стало возможным “входить в подробности”, часто чрезвычайно характеризующие и времена, и нравы, и “приемы” эпохи.
Вот финал статьи о критике и публицисте, меньшевике
Р. Григорьеве-Крахмальникове: “...после судебного процесса т<ак> н<азываемого> Союзного бюро меньшевиков в ж. “На лит. посту” (1931, № 14) появилась статья
Г. Александрова (уж не будущего ли крупного партийного деятеля, аж министра культуры, чья карьера увенчалась знаменитым позорным скандалом? — А. Т.) “Меньшевистская оценка Горького и Короленко”, посвящённая книгам Г., который тогда же был репрессирован и сослан в Архангельскую обл., потом в Сибирь” (т. 2, с. 41).
В иных случаях проявилась все пуще расцветавшая фантазия заплечных дел мастеров, изготовителей “сложносочиненных” обвинений. Так, писатель
Ю. Деген, живший в Баку, “расстрелян за то, что “создал орден пылающего сердца”, орг-цию, поджигавшую промысла за солидный гонорар”.
Расстрелян… десять лет политизолятора… десять лет без права переписки (более поздняя известная формула смертного приговора, этакий “псевдоним”)... Умер в заключении... в ссылке... в Севлаге... в Карлаге... в Озерлаге... Умер скоропостижно после необоснованного ареста двух (!) сыновей...
Пресловутые “повторники” — вроде известного литературоведа
В. Переверзева, побывавшего “в местах, не столь отдаленных” и в 1938–1948, и в 1948–1956 годах...
Драматичнейшая история не то что литературы — времени — запечатлена в этих, во многих случаях фактически воскрешенных из забвения и небытия лицах и судьбах. Строго научное издание приобретает ещё и столь несомненную этическую и гражданскую значимость, что с тем большей тревогой воспринимаешь все затруднения, которые стоят на его пути.
Возникали и возникают конфликтные ситуации во взаимоотношениях редакции с издательством “Большая Российская энциклопедия”. И работники редакции, существующие при нем на каких-то птичьих, зыбких правах и оплачиваемые совершенно нищенски, справедливо считают, что “гвоздь” всех проблем состоит в отсутствии институций, которые финансировали бы такие масштабные проекты в течение длительного времени, необходимого для их осуществления.
В нынешней же реальности в прошлом году издательство вообще распустило редакцию и библиографические службы со ссылкой на все те же финансовые причины, и работа самоотверженного многострадального “НИИ” затормозилась, чтобы не сказать резче.
Эпическое спокойствие издательского руководства в этих обстоятельствах просто поражает: невозможно не понимать, какие фатальные последствия может иметь существующее положение для качества оставшихся двух томов, если не для самого их появления на свет.
Упомянутые персоны, псевдонимы и персонажи
- Библиографическое описание ссылки Турков А. Лица, судьбы, история.../ А.М. Турков // Вопросы литературы. — 2008. — № 3. — С. 346-352. — Рец.на кн.: Русские писатели. 1800-1917: биогр.слов. Т. 5: П — С. — Большая Рос. энцикл., 2007. — 799, [1] с., [8] л. ил.: ил. — Библиогр. в тексте. — 5000 экз. — ISBN 978-5-85270-340-8 (в пер.).