Рецензия
Труды по «этнографии детства» и детским субкультурам всегда занимали видное место в отечественной этнографии и фольклористике. Но наибольший всплеск интереса к этой проблематике относится к первым десятилетиям XX в., что связано с задачей «создания человека будущего», который должен был кардинально отличаться от «человека прошлых веков». «Взращивание новых поколений» было невозможно без изучения познавательных и творческих особенностей ребенка и его психики, способов формирования личности и механизмов ее социализации. Одним из прикладных направлений стало изучение повседневной жизни детей и их творчества. И это во многом определило круг тем и методику фольклорно-этнографических исследований детских субкультур в России и в СССР на протяжении практически всего прошлого века.
Вектор, заданный в 1920 — 1930-е годы исследователями детского быта и фольклора (Капица 1928; Виноградов 1999), получил продолжение в серии «Этнография детства» под редакцией И. С. Кона, в работах М. В. Осориной (Осорина 1999) и в публикациях современного школьного фольклора, включающих не только фольклор (т. е. вербальные тексты), но описания контекстов и ситуаций его бытования (РДФ 1998). Очень показательным примером в этом смысле является рецензируемое нами издание, которое подытоживает серию работ его автора и составителя, посвящённых современным детским и подростковым субкультурам (Борисов 2001, 2002 и др.).
Данное издание, претендуя на всеобъемлющий охват «культуры детства», его «энциклопедическое» описание, уникально и не имеет аналогов в отечественной историографии. Нам представляется, что автором найдена достаточно понятная и вполне адекватная форма описания для совершенно разнородных и разноплановых явлений и фактов. И это, несомненно, большой плюс книги.
Уязвимый для критики пункт, с которым автор, видимо, неоднократно сталкивался во время подготовки издания, а потому счел необходимым специально обосновать в «Предисловии», относится ко второй части его названия: «Русское детство». Автор заявляет о своей личной ответственности за включение или не включение тех или иных явлений в состав «культуры русского детства» на основе «теоретически отрефлектированного» интуитивного решения (Т. 1: 3). То, что этот выбор порой действительно весьма субъективен и неоднозначен, нетрудно убедиться
на примере многочисленных понятий, относящихся к реалиям советской действительности. Можно ли считать специфичными для «культуры русского детства» «Всесоюзную пионерскую организацию» или «Всесоюзную пятидневку октябрят»? Вопрос, конечно, весьма спорный. Как известно, существует точка зрения, одним из выразителей которой был, например, А. И. Солженицын, что русское нельзя отождествлять с советским. В этом смысле «русское детство» в названии скорее вводит нас в заблуждение, поскольку в подавляющем большинстве случаев речь идет именно о «советском детстве», т. е. о культурном пространстве «детства» в советский период.
Советская действительность была отражением интенсивного взаимодействия очень разных культур и народов, причем не только проживавших в СССР, но и «братских народов мира». Субкультурная реальность «советского детства», в свою очередь, была, пожалуй, одним из наиболее ярких проявлений этого культурного процесса, в котором «русский компонент» вовсе не был доминирующим. Поэтому «Вскакивание в понёву» рядом со «Всесоюзным слётом пионеров» выглядит, на наш взгляд, несколько комично. Все же дореволюционная Россия опиралась на существенно иной культурный базис (он достаточно полно описан: Русские дети 2006), который тоже, впрочем, нельзя в целом назвать исключительно «русским». Эта оговорка относится и к крестьянской культуре, которая нередко рассматривается в качестве «эталона этничности». При том что «деревенская» культура, хотя бы вследствие своего «естественного консерватизма», сохраняет гораздо больше культурных особенностей и признаков, которые можно считать этническими маркерами.
Другой вопрос, является ли факт бытования данных игр в детской субкультуре доказательством ее этнической специфики? Тот факт, что советские дети иногда играли в «чижик» или «клёк», еще не служит свидетельством их «русскости». Эти элементы, возможно, были этническими маркерами столетием ранее. В советское же время в центре внимания оказались совсем другие игры, от поисков шпионов до «зарницы». Так же как маркерами постсоветской эпохи в детских субкультурах стали «вкладыши» от жвачки, «валентинки», куклы Барби и новые импровизационные игры типа «в телевизор» или «в Санта-Барбару» (Т. 1: 40, 77, 91. Т. 2: 210, 297).
Из этого можно сделать вывод, что логичнее было бы посвятить отдельный том каждому из трех исторических периодов — «досоветскому», «советскому» и «постсоветскому», — сформировавших особые типы детских субкультур со своими культурными доминантами. Или, исходя из того, что материалы советского периода в Словаре преобладают, назвать книгу более предметно и точно — «Советское детство». В этом случае факты из досоветского и постсоветского периода могли бы рассматриваться как некий фон, культурный бэкграунд, особенно в тех случаях, когда достаточно очевидна их историческая преемственность. А таких примеров в книге можно найти немало. Правда, при этом нельзя забывать, что в советскую эпоху многие явления, известные и в дореволюционной и новейшей истории России, приобрели существенно иной смысл, их содержание и среда бытования изменились в соответствии с веяниями времени.
Необходимо отметить, что с советской действительностью в большей мере соотносимы городские формы «старой» российской культуры. И хотя эти культурные явления, в свою очередь, зачастую формировались на основе более старых, преимущественно крестьянских форм, они, как и позднейшие культурные явления по отношению к своим предшественникам, приобретали в новой среде бытования специфические оттенки смысла. Это касается, например, института юных нянь, который в течение XIX — XX вв. получал существенно разное наполнение в различных социальных средах («В наёмках сидеть» — Т. 1: 75, 518; «Пестунья» — Т. 2: 61). Или практик детского курения (Т. 1: 406), которые были известны и в крестьянской среде (дети часто курили самокрутки из листьев и мха), и, судя по мемуарам и иным источникам, среди представителей других сословий. Хотя социокультурная основа этих практик (половозрастная социализация) сохраняется и в наши дни, существенно изменилась их оценка. Даже если сравнивать с серединой прошлого века, курение детей и подростков в последние десятилетия становится намного более распространенным, почти обыденным явлением и постепенно теряет свое значение в процессе социализации мальчиков. В наше время все чаще можно встретить курящих девочек, а некогда запретная, а потому и особо притягательная для детей и подростков практика не только имеет широкую рекламу в массмедиа, но и почти официально разрешена во многих учебных учреждениях, что всего полвека назад было возможно разве что только в исправительно-трудовых колониях для малолетних преступников. Именно возможность демонстрации подобной динамики развития различных явлений, связанных с культурой детства, и является главным достоинством рецензируемого издания, его главным «козырем». Хотя, на наш взгляд, автор не всегда использует это преимущество, зачастую оставляя без каких-либо комментариев даже совершенно очевидные параллели и трансформации культурных смыслов. Возможно, рефлексия обозначившихся закономерностей должна составить предмет отдельного исследования, и это является частью авторского замысла.
Еще один бесспорный плюс данной книги в том, что ее можно отнести к числу исследований, стремящихся к комплексному и целостному описанию культурно-исторического контекста той или иной эпохи, «истории повседневности». На самом деле в отечественной науке пока очень немного работ такого рода. Что касается русской культуры, то близким аналогом данного издания можно считать серию энциклопедических словарей (Русский праздник 2001; Русский народ 2003; Мужики и бабы 2005 и др.), издаваемую Государственным Российским этнографическим музеем под общей редакцией И. И. Шангиной. Их отличительной особенностью является стремление к комплексному анализу культурно-бытового контекста от различного рода занятий и связанных с ними реалий до системы идеологических и мировоззренческих установок, определяющих круг чтения, оформление интерьера, мораль и многое другое.
Специфика «советского детства» определялась официальными идеологемами, в первую очередь представлениями о социализме и коммунизме, «вождях мирового пролетариата» и классовых отношениях. Их воплощение в жизнь были призваны обеспечить различные общественные институции («Коммуна», «Коммунистическая партия», «Комсомол», «Пионерская организация» и др.). В их числе связанные с общей концепцией «Счастливого детства» детские учреждения и организации — «Пионерские лагеря», «Большой детский хор», «Детский клуб», «Детский театр», «Литкружок», «Станция юных натуралистов» и многое другое, действительно являвшееся социокультурным базисом «советского детства» и, как правило, не имеющее прямых аналогов ни в предшествующем, ни в последующем, «постсоветском» периоде. Отсюда и пристальное внимание автора к таким реалиям советского быта, как «Ленинская комната», «Ленинские уроки», «Политбой», «Политинформация» и т. д., которые позволяют составить представление о способах формирования идеологически насыщенного «пространства личности». Трансляция идеологически окрашенных ценностей осуществлялась и при помощи детской и школьной литературы, начиная со стихотворения С. В. Михалкова «В музее В. И. Ленина» и заканчивая «Незнайкой на Луне». Автор тщательно цитирует свидетельства очевидцев о различных реалиях советского периода, являвшихся неотъемлемой частью официозного «счастливого советского детства»: «Барабанщик», «Вожатый», «Знамя», «Лагерь», «Сбор металлолома», «Стенгазета», «Субботник», «Юннат» и многое другое.
О том, насколько эффективным было влияние официальной идеологии на детское сознание, свидетельствуют случаи использования идеологически окрашенной символики в названиях детских игр и занятий советского периода. Так, игра «в казаки-разбойники» становится игрой «в красную кавалерию» или «в красных и белых» (Т. 1: 385 — 386). Активно использовались и базовые советские идеологемы. Так, в середине 1920-х годов в детских учреждениях большое распространение получила игра «в вождей», во время которой дети (преимущественно мальчики) исполняли роли Карла Маркса, Ленина, Троцкого, Рыкова (Т. 1: 99 — 100).
Не менее важны для воссоздания «культуры советского детства» явления и реалии, представляющие собой «идеологический бэкграунд». Это литературные произведения и специализированные детские издания, которые не пропагандировали напрямую «советские ценности», но вместе с тем играли важную роль в формировании системы мировоззрения и морали советского ребенка. В этом ряду и детские книги типа «Баранкин, будь человеком!», и журналы «Мурзилка» и «Веселые картинки», и киноальманах «Ералаш», и мультсериал «Ну, погоди!», и радио-, а затем телепредача «В гостях у сказки», и песня «В лесу родилась ёлочка» — настоящие хиты, пережившие советскую эпоху. А также ряд понятий и реалий советского детсадовского, школьного и пионерлагерного быта от «Продленки» и «Промокашки» до «Рыбьего жира» и «Тихого часа». Полноту картины помогают воссоздать факты детской мифологии («Бука», «Пиковая дама», «Страшилки»). В этом смысле «Энциклопедический словарь русского детства» действительно является гармоничным описанием разных культурных факторов, определявших жизнь и сознание ребенка советского, а отчасти также до- и постсоветского периодов.
Субкультуру детства невозможно представить без самых разнообразных форм игрового поведения, развлечений и игр, поэтому в Словаре приведено множество вариантов различных игр с правилами и ролевых игр, бытовавших в России в течение последних полутора веков. Существенное место занимают различные социокультурные практики и реалии, бывшие в центре внимания предшествующих работ С. Б. Борисова и связанные с половозрастной социализацией детей и подростков. Это розыгрыши, насмешки, шутки, различные формы игрового поведения (напр., задирание юбок и тискание девочек мальчиками, выдача «саечки за испуг» или «День непослушания» в пионерлагере) и иные «неформализованные» развлечения и формы досуга, в том числе языковые игры и словесные подколки, помогающие создать условия для межличностных взаимодействий от дружбы и заигрывания до любви и драки.
При этом наиболее ценными нам представляются личные записи автора или его информантов. Это, как правило, игры, развлечения и языковые клише, относящиеся к периоду 1950 — 2000-х годов. Большим плюсом можно считать тот факт, что большинство описаний приведено в виде меморатов носителей традиции, а не только в схематическом пересказе автора.
В целом, данная работа — очень серьезный и важный вклад в «этнографию детства», хороший пример эффективного сочетания современных и традиционных источников и методов исследования. Ее актуальность и востребованность подтверждаются все возрастающим в последнее время вниманием научного сообщества к проблематике семьи и детства, поскольку именно в этих социальных институциях наиболее ярко отражаются общие тенденции развития современного постиндустриального общества.
(Нет голосов) |