Рецензия
- 7 апреля 2020
- просмотров 2666
Давыдова Т. Т. Замятинская энциклопедия/ Т. Т. Давыдова; [Предиcл. автора; Рецензент Н. М. Солнцева]. — М.: Флинта, 2018. — 741, [1] с.: портр.; 22 см. — Список основных сокр.: С. 9-26. — Осн. литература о жизни и творчестве Е. И. Замятина: С. 716-731 (283 назв.). — Библиогр. в тексте ст. — Указ. ст.: С. 732-742. — 300 экз. — ISBN 978-5-9765-3810-8 (в пер.). Персональные литературные энциклопедии — жанр уже не новый, но
Т. Т. Давыдова привнесла в него оригинальные черты. Статьи «
Замятинской энциклопедии» посвящены не только более или менее сложившимся (пусть и незаконченным) произведениям, но даже схемам несложившихся, наброскам как художественных, так и литературно-критических или публицистических текстов. Есть также теоретические статьи, без которых литературные факты невозможно объяснить, прежде всего относящиеся к творческим методам: «Модернизм», «Неореалистическое идейно-стилевое течение» да вдобавок к тому «Возникновение неореализма (“синтетизма”)» и «Замятин Е. И. — теоретик неореализма» (при отсутствии, однако, статьи о Замятине — критике вообще, который в работах о литературе и искусстве не только теоретизировал, — есть лишь статьи про отдельные его выступления: «О синтетизме», «Кинематографические параллели» и др.). Исследовательница не отождествляет неореализм, который Замятин называл также синтетизмом, и новый реализм начала XX в., который оставался обновленной «версией реалистического метода», в то время как неореализм стал постсимволистским модернистским течением 1910–1930-х годов, синтезировавшим «черты реализма и символизма при преобладании последних» (с. 141). Синтез бывал и более сложным. В статье о
Л. Н. Андрееве говорится, что, «как и З., Андреев — модернист, тяготевший не к неореализму, а к экспрессионизму» (с. 42). И уж совсем сложно дело обстоит в статье «Модернизм»: «Черты импрессионизма, экспрессионизма и примитивизма присутствуют в «синтетическом» неореалистическом стиле в произв. ведущих неореалистов
Ремизова,
З.,
Шмелева,
Пришвина,
Сергеева-Ценского,
Чапыгина,
Шишкова,
Тренева,
А. Н. Толстого,
Платонова и
Булгакова» (с. 321). Замятинскую пьесу «Атилла» Т. Т. Давыдова может назвать и «романтической» (например, на с. 196), но она, безусловно, права в том, что если не для большинства, то для многих лучших прозаиков XX в. (а тем более поэтов, в том числе и позже 1930-х годов) «синтетические» художественные принципы более характерны, чем единообразные, «беспримесные». В статье о матери Замятина, дочери священника
1, еще и сказано: «Странники, богомольцы всегда посещали дом, и их разговоры, речь повлияли на стиль замятинской прозы» (с. 220).
Жанрам также уделено большое внимание. Имеются статьи «Повесть», «Рассказ», «Сказка», «Драматургия», «Сценарная драматургия» («Балетного либретто» нет, но наброски соответствующих произведений не обойдены); специально выделены «неоконченные рассказы» (записи сюжетов, конспекты), «блокноты», но не хватает, как и общей статьи «Критика», «Публицистики» и «Автобиографий». Отсутствие «Романа» объяснить можно. У Замятина
три опыта в романном жанре, и все очень разные. Наброски романа о гражданской войне (1917–1930-е) так и остались набросками. «Скорее всего, произв. о гражд. войне задумывалось как авантюрный роман в новеллах. Каждая из многочисленных заготовок для него — зерно новеллы, основанной на необычном событии и перипетиях <…>» (с. 363). Неоконченный роман «Бич Божий» (об
Аттиле) — исторический, точнее, историософский. «Мы», «первый рус. роман-антиутопия, породивший целую антиутопическую традицию в лит. XX в.» (с. 328), характеризуется не только в статье с этим названием, но и в «Антиутопии» и статьях об отдельных персонажах этого произведения. «Антиутопию, — отмечает автор энциклопедии, — называют также кэкотопией, негативной, или перевернутой утопией, метаутопией, дистопией. По мнению
Г. Морсона, дистопия разоблачает утопию, описывая результаты ее реализации, в отличие от других разновидностей антиутопии, разоблачающих саму возможность реализации утопии или ошибочность представлений ее проповедников <…>» (с. 50). Уже Замятин отмечал статичность сюжета утопического романа. «Антиутопия же, напротив, отличается динамичным действием» (с. 53). Эта и смежная информация, конечно, размыла бы единую словарную статью «Роман».
Совсем не похожи на словарные и энциклопедические статьи сопоставительные работы «Идейное и жанрово-стилевое своеобразие прозы Е. И. Замятина, И. С. Шмелева,
М. Горького на тему религиозной веры и церкви», «Историческая тема в прозе и кинодраматургии Е. И. Замятина, А. П. Чапыгина и В. Я. Шишкова 1930-х гг.» при том, что каждому из упомянутых писателей посвящена отдельная статья, а у Шмелева еще таким же образом выделено
одно произведение — повесть «Неупиваемая чаша», «проблематикой близкая рассказу З.
“Знамение”» (с. 384). Дата «1930-е» округлена, Чапыгин прославился романом в орнаментальной прозе «Разин Степан» еще в 1920-е годы, Вяч. Шишков писал до 1945-го; вспомнила любительница сравнений и роман футуриста
В. В. Каменского «Стенька Разин» (1915), впоследствии переработанный в поэму «Сердце народное — Стенька Разин». В киносценарии, заказанном французской фирмой (фильм снят не был: Замятину-сценаристу обычно не везло с постановками), подобно Каменскому «З. усилил поэтическую сторону образа загл. героя» (с. 253), сделал лейтмотивным мифологически-фольклорный образ воды. В сцене гибели очарованной песенным даром Степана персидской княжны лейтмотив, однако, работает против него. «Разин “бросил в воду”
Зейнаб, и одновременно “перед дверями собора — дьякона бросают чучело
Разина в костер. Чучело вспыхивает” <…>. С помощью мотивной композиции, основанной на ассоциациях, писатель показывает, что, убивая Зейнаб, Стенька губит свою душу. Так в сценарии З.-атеиста, как и в др. его произв., торжествуют христ. нравственные ценности» (с. 254). Сын и внук священников, начитавшийся Ницше, а потом и других вольнодумных философов, ставший революционером раньше, чем писателем, был в своем мировоззрении «отчасти близок
В. В. Розанову, осуждавшему аскетизм, вдохновляемый христ. церковью» (с. 35), «вообще не принимал религию как форму идеологии и на протяжении всего своего творческого пути критически оценивал деятелей Церкви» (с. 36). Но после победы большевиков с их «единственно верной» идеологией поставил ее в тот же ряд. «В автобиогр. 1922 г. З. признался (строки, вымаранные цензурой): “теперешних большевиков я не люблю, потому что не люблю никакую власть и никакую церковь. <...>”» (с. 699). Впрочем, в самой знаменитой его статье «Я боюсь» он боялся установившегося «нового католицизма», так как именно с католицизмом ассоциировалась инквизиция, а для Замятина метафора «еретик» (он же «бунтарь» или «отшельник») означала «органического» человека, способного жить естественной жизнью и не останавливаться в своем развитии. «В послереволюц. период, 1917–1930-го гг., из-за ностальгии З. по прошлому России тема религ. веры воплощается в его творчестве позитивно в рассказах
«Сподручница грешных» и
«Знамение» (оба — 1918)» (с. 242).
В энциклопедии немало рассказывается и о знаменитостях, и о менее известных широкому читателю лицах и их произведениях, как и о произведениях самого Замятина, в том числе о его посмертных влияниях, например: «Несмотря на мировоззренческие расхождения двух писателей, влияние рассказа З.
“Наводнение” ощутимо в пьесе
Берберовой “Маленькая девочка” (1953–1961)» (с. 90). Различие литературных родов этому не помешало. В XX в. межродовая циклизация встречается нередко. У того же Замятина дилогию составляют трагедия «Атилла» (правильно было бы «Аттила», но автор предпочел писать так) и роман «Бич Божий». В статье о рассказе «Ловец человеков» (1918) как части «англ. трилогии» говорится: «Написан по впечатлениям от работы в Англии <…>, как и повесть
«Островитяне», трагикомедия
«Общество почетных звонарей» и неопубл. сценарий
«Подземелье Гунтона».
Первоначально основа «Ловца человеков» должна была стать развязкой повести “Островитяне”» (с. 300). Называются и другие циклы, но обобщающей статьи «Цикл», пожалуй, тоже не хватает.
В эмиграции Замятин часто ради заработка писал сценарии, приспосабливая даже самую высокую классику к условиям тогдашнего кинематографа и вкусам западного зрителя. Так, в рассчитанном на Голливуд сценарии «Великая любовь Гойи» он «успешно использовал <…> традицию комедии плаща и шпаги, добившись тем самым авантюрности действия» (с. 136), в другом случае создал пародийную «Дездемону»: «Сюжет сценария — комическая история постановки “Отелло” военными из кавалерийского полка, стоящего в провинциальном франц. городке. Главная героиня — жена полкового командира, поклонница театрального искусства» (с. 183). Отнюдь не в традиционном русском представлении дан главный герой сценария «Мазепа», весьма далекого от пушкинской «Полтавы». Автор «трактовал заговор
Мазепы против России как патриотическое движение, целью к-рого была борьба за нац. независимость Украины, т. е. вернулся к концепции, заявленной
К. Ф. Рылеевым в романтической поэме “Войнаровский” (1825)» (с. 257). Он прибег «к приему сюжетной инверсии», переставил «события в сюжетных линиях
Мария Кочубей — Мазепа, Мария Кочубей — ее отец. Тем самым вместо трагических развязок этих сюжетных линий в поэме
Пушкина у З. стал возможным happy end, необходимый для сценария, предназначавшегося для заруб. кино» (с. 258). В драме Горького «На дне» главными действующими лицами стали
Барон и
Васька Пепел, а
Лука и
Сатин — проходными персонажами. Замятин «знал, что атмосфера рус. “дна” была чужда широкому франц. кинематографическому зрителю» (с. 349). Фильм в постановке
Ж. Ренуара с молодым
Жаном Габеном в роли Пепла был признан лучшей французской лентой 1936 г. Собственный роман «Мы» Замятин превратил в мелодраматический сценарий «Д-503» без полифонии философских концепций. Все это автор энциклопедии фиксирует бесстрастно и в том же спокойном академичном тоне констатирует, что в статье «Будущее театра» (1931) прогнозы этого кинематографиста поневоле «относительно временного статуса звукового кино и “конца” сатирической комедии оказались ошибочными» (с. 126).
Ближе к завершению книги, перед обширной библиографией и указателем статей энциклопедии, Т. Т. Давыдова поместила «Летопись жизни и творчества Е. И. Замятина». Хорошо, что в ее начале подробно воспроизведены ранние детские впечатления будущего писателя, ценные сведения даются и дальше, но лучше бы эта летопись была поподробнее и располагалась в начале издания, чтобы читатель сразу усваивал главное, а затем детали. Чего уж точно книге недостает, так это статьи «Периоды творчества», которую могла бы заменить соответствующая справка во вступительной части. Читатель лишь из статьи о повести «Алатырь» (с. 29) узнает, что первый период замятинского творчества — это 1908–1916 гг., в статье «Блокноты» (с. 111) прочитает про границы второго (1917–1930) и третьего (1931–1937), «Житие Блохи» (с. 205) ему сообщит о приоритете во втором периоде иронического взгляда на мир. Статья «Ранняя проза» охватывает нулевой, что ли, период — «произв., написанные до создания первого замятинского рассказа
“Один” (1907)» (с. 491). Второй период отдельной статьей представлен частично и чрезвычайно коротко («Концепция бытия в творчестве З. конца 1910–1920-х гг.», с. 282), только третий, «наиболее сложный для З. в житейском отношении и наименее продуктивный для его лит. творчества период» (с. 663), — более или менее целостно, статьей «Эмиграция (1931–1937)». Зачем о положительной роли тюрьмы и лебедянской ссылки для формирования мировоззрения писателя говорится дважды, правда, по-разному, — в статье о его жене
2 (с. 218) и в «летописи» (с. 690)? Почему бы об этом не сказать в статье «Аресты»? А есть и буквальные повторения: цитата из письма
С. М. Алянского к
Р. В. Иванову-Разумнику о жестокой, пещерной жизни приводится на с. 27 и 39, просьба Замятина в письме к
Сталину заменить ему «литературную смерть» в Советском Союзе менее суровым наказанием — разрешением вместе с женой «временно, хотя бы на один год, выехать за границу» (тогда, в 1931 г., это еще воспринималось как наказание!) — на с. 458 и 708, точный «адрес» могилы Замятиных в Париже (кладбище Тие, дивизион 21, линия 5, могила 36) назван
трижды, на с. 219, 559 и 714, наверно, для забывчивых поклонников, чтобы знали, куда везти цветы.
Не всегда автор энциклопедии последователен. Про
В. А. Каверина говорится: «наст. фамилия до 1930 г.
Зильбер» (с. 264), а про то, что Андрей Платонов уродился
Климентовым и
Ахматова несколько раз меняла фамилию, не сказано; в указателе статей наименование
Благодетель не помечено в скобках словом «Мы», как наименования других персонажей этого романа. Про слова князя из «Алатыря», приводимые на с. 34, слишком лихо говорится, что в них «многое напоминает образность “Стихов о Прекрасной Даме”
А. Блока», и совсем неверно: «Не случайно здесь появляется и почти стихотворный ритм». Такой ритм — метризованную прозу — Замятин отнюдь не жаловал. Но дареному коню зубы не смотрят. Да что зубы! Недостатки в этой энциклопедии даже слишком малочисленны и малозначительны для такого нужного, огромного и выполненного в одиночку труда.
Упомянутые персоны, псевдонимы и персонажи
- Библиографическое описание ссылки Кормилов С. И. [Рецензия]/ С. И. Кормилов // Профессорский журн. Сер.: Рус. яз. и лит.: изучение и преподавание. — 2020. — N 1. — С. 47-50. — DOI: 10.18572/2687-0339-2020-1-47-50. — Рец. на кн.: Давыдова Т. Т. Замятинская энциклопедия/ Т. Т. Давыдова; [Предиcл. автора; Рецензент Н. М. Солнцева]. — М.: Флинта, 2018. — 741, [1] с.: портр.; 22 см. — Список основных сокр.: С. 9-26. — Осн. литература о жизни и творчестве Е. И. Замятина: С. 716-731 (283 назв.). — Библиогр. в тексте ст. — Указ. ст.: С. 732-742. — 300 экз. — ISBN 978-5-9765-3810-8 (в пер.).