Интервью
- 10 мая 2013
- просмотров 11662
Лев Усыскин беседует с филологом
Михаилом Эдельштейном (на фото), заведующим редакцией
биографического словаря «Русские писатели: 1800-1917», старшим научным сотрудником факультета журналистики МГУ.
— Михаил, ты заведуешь редакцией словаря «Русские писатели: 1800–1917». Давай поговорим об этом проекте — кто его придумал, когда, как он проистекал и почему так долго тянется? — Придумывалось это, на самом деле, в совершенно других исторических условиях, в начале 80-х годов. Тогда в редакции литературы и языка издательства «Советская энциклопедия» (ныне — «Большая Российская энциклопедия») закончился другой долгоиграющий проект, «
Лермонтовская энциклопедия», которая до сих пор, несмотря на наличие множества персональных энциклопедий, считается непревзойденным образцом издания такого рода. Еще раньше той же редакцией готовилась девятитомная «
Краткая литературная энциклопедия». Ну и вот, по окончании «Лермонтовской энциклопедии» (она вышла в 1981 году) встал вопрос, что делать дальше, и возникла идея биографического словаря русских писателей.
— Как был сформулирован этот проект? — Насколько я знаю, стоял выбор между
словарем писателей XVIII века, который сейчас реализовался, слава богу, в Пушкинском Доме в виде зелененького трехтомника, и словарем писателей XIX – начала XX веков. Причем, если прочитать преамбулу к первому тому нашего словаря, то там идет речь о том, что это должна быть единая серия словарей. То есть словарь «Русские писатели: 1800–1917» задумывался как часть, может быть, важнейшая, но, тем не менее, часть проекта, который должен был охватывать всю русскую литературу, от Древней Руси до советского периода. И, как ни странно, составные части этого проекта более или менее реализованы: это лихачевский «Словарь книжников и книжности Древней Руси», трехтомник по XVIII веку и наш пока что пятитомник, который, я надеюсь, в ближайшем будущем прирастет
шестым томом, а потом и дополнительным, справочным седьмым.
А поскольку время, когда этот замысел рождался и оформлялся, было весьма мутное, то цель была самая простая: дать как можно большее число объективных, деидеологизированных биографий русских литераторов «золотого» и «серебряного» века.
— А какие имена за этим стояли? — Идея родилась в мозговом штурме сотрудников редакции — заведующего,
Константина Михайловича Черного,
Юрия Григорьевича Буртина,
Николая Пантелеймоновича Розина,
Людмилы Макаровны Щемелевой и других — и пушкинодомцев. Имена самые разные, но это в основном люди, вошедшие в редколлегию:
Вадим Эразмович Вацуро, который был душой «Лермонтовской энциклопедии» и долгое время душой словаря «Русские писатели»,
Владимир Николаевич Баскаков,
Борис Лаврентьевич Бессонов,
Владимир Александрович Мысляков, составлявшие словник,
Александр Васильевич Лавров. Кроме того, были люди, тогда не остепененные и не институализированные в советской академической науке, как
Роман Давидович Тименчик, активно участвовавший в составлении словника по началу XX века.
— Что было дальше? —
Первый том вышел в 1989 году, что очень важно, потому что это, конечно, было большим событием, но все-таки уже не было взрывом — или было взрывом, но не такой силы, как если бы он вышел тремя, скажем, годами раньше. Хотя и по выходе первого тома парижская «Русская мысль» перепечатала несколько статей из словаря — по-моему, там были
Анреп,
Георгий Адамович, кто-то еще — как знак того, что в советской печати возможен объективный разговор о таких фигурах.
А дальше понятно, что основные трудности были уже не идеологические, а финансово-организационные, потому что издание следующих томов пришлось на период перестройки не только государства, но и всего общества, культуры, науки, издательского дела. И то, что в Советском Союзе надо было проводить через цензурные преграды, теперь оказалось нужным проводить через какие-то финансовые ячейки.
— Почему история оказалась такой долгой? — На самом деле, первые четыре тома вышли с невероятной для такого рода проекта скоростью, за 10 лет, по два с половиной года на том. Даже сейчас, когда есть электронная почта, интернет и все такое прочее, что многократно ускоряет процесс и качественно меняет ситуацию, — даже сейчас я бы сказал, что три с половиной года на том — это абсолютно нормально. Но, видимо, как-то удавалось сочетать те условия, в которых это все делалось, с сохранением качества.
— Четыре тома до 99-го года? — Да.
Пятый делался еще в значительной степени без меня, вышел при мне в 2007 году, то есть это уже 8 лет промежутка. Причем из этих 8 лет работа велась хорошо, если половину срока.
— Пробел в работе был с 99-го по 2004-й? — Не подряд. Все эти годы были пунктирными, какие-то были совсем белыми пятнами.
— Получается, в самые тяжелые годы все пыхтело, да? — Да-да. А нефтяной дождь прокапал где-то мимо.
— А почему так? — Дело в том, что со
второго по
четвертый тома непосредственное участие в создании словаря принимало предприятие под названием «Фианит» (не помню, чем они торговали). Ее привел первый главный редактор словаря
Петр Алексеевич Николаев. А потом «Фианит» благополучно схлопнулся в 98-ом на волне дефолта, и словарное финансирование схлопнулось вместе с ним.
Чуть позже в издательстве произошли перемены, затеялся выпуск «
Большой Российской энциклопедии»,
благословленной, если не ошибаюсь, лично
Владимиром Владимировичем Путиным. И там была такая ситуация: издательству выделяли деньги на БРЭ, в какие-то годы больше, в какие-то — меньше, а мы могли существовать только по остаточному принципу. То есть издаются два или три тома БРЭ в год, остается какой-то излишек, и мы в эти средства должны укладываться. А несколько лет словарь просто не финансировался. Понятно, что фундаментальное издание так существовать не может, но вот так оно все выглядело.
— Ситуация стала меняться? — Меняться ситуация не стала. В 2007 году вышел пятый том, возникла очередная пауза, потом мы получили небольшой грант, издательство согласилось добавить необходимую сумму, но грант не продлили, в издательстве финансовая ситуация тоже, как я понимаю, довольно сильно ухудшилась — и все опять прикрылось. И в таком прикрытом состоянии стояло довольно долго, пока
Наталья Дмитриевна Солженицына не помогла нам найти спонсора.
— А сейчас ты — главный редактор? — Нет-нет, я заведующий редакцией. После смерти Петра Алексеевича Николаева главным редактором стал
Борис Федорович Егоров — питерский филолог, автор классической монографии по русской критике и многих других замечательных работ, друг
Юрия Михайловича Лотмана.
— Ты с какого года работаешь? — С 2005-го.
— А что за история с Солженицыным? — История очень простая. В 2001 году, когда словарь вроде как уже окончательно прикрылся, возникло так называемое «письмо академиков», которое подписали несколько академиков и членов-корреспондентов РАН. Оно было опубликовано в «Известиях», там говорилось, что на грани закрытия находится уникальный проект. И примерно тогда же
Александр Исаевич обратился к Владимиру Владимировичу с письмом, где говорилось примерно о том же: что государство должно искать средства, чтобы позволить завершить словарь, как там было сказано, «на ныне явленном уровне».
— Это его кто-то привлек или он сам? — Конечно, на него выходили люди, с одной стороны, знакомые с ситуацией в словаре, и к мнению которых прислушивался Солженицын — с другой.
— Что было дальше? — Дальше Путин спустил письмо со своей положительной резолюцией
Суркову, тот —
Матвиенко, которая тогда была вице-премьером по социальным вопросам, на каком-то этапе появилась сумма — 30 миллионов. Матвиенко отправила письмо в три министерства: образования, печати и культуры. Минобр резонно ответил, что словарь не имеет соответствующего грифа, и они не имеют права его финансировать. Минпечати не менее резонно сказало: «Готовьте, мы напечатаем».
Тут, кстати, есть такая деталь, которую на самом деле не очень понимают люди со стороны, даже из книжного бизнеса, но не имеющие дела с энциклопедическими изданиями. Они считают, что если печать кто-то готов профинансировать, то деньги на подготовку уж как-нибудь найдутся. Никто не осознает, что печать по затратам — это ровно десятая часть нашего бюджета. Я в поисках денег говорил в свое время с разными вполне умными людьми, и, когда я называл им сумму, которая нужна на подготовку словаря, у них в глазах появлялся понимающий огонек: мол, 90% парень хочет распилить, а на остаток, конечно, можно сделать энциклопедию. Так вот, минимальная сумма, в которую может обойтись создание одного тома, это 6-7 миллионов — и это без командировок, без многих других необходимых вещей, с жесткими ограничениями по количеству архивных справок, скажем, которые мы можем заказать. Мы как-то подсчитывали: в работе с одним томом в той или иной мере участвуют около 500 человек, а то и больше — если включать совсем эпизодических сотрудников, тех, кто предоставил из архива одну справку, проверил несколько библиографических позиций, написал рецензию на какую-то статью. И когда пишешь запрос в региональный архив: «По нашим данным, около 1943 года в вашем регионе умер такой-то писатель, найдите, пожалуйста, концы» —бессмысленно прикладывать к запросу копию «письма академиков» о том, что это великое культурное начинание, и требовать от них на этом основании бесплатных разысканий. У них есть цена на подобного рода услуги, и они хотят ее получить, вполне естественный подход. А архивной апробации требуют почти все персонажи, кроме, может быть, самых больших. То есть с этой гигантской суммы на самом деле никто не жирует, она разделена на очень много мелких долей.
— 500 человек участвует, а сколько персоналий? — Примерно столько же.
— Один к одному? — Чуть меньше, чуть больше. Общее количество персонажей в шести томах приблизительно
три тысячи.
Так вот, вернемся к письму Александра Исаевича и его последствиям. В итоге финансировать словарь согласилось одно Министерство культуры, которое после множества напоминаний со стороны редакции и редколлегии, визитов к
Швыдкому, к его замам, выдало первый транш в два с половиной миллиона. Видимо, предполагалось, что через год редакция напишет отчет и последует продолжение. Миллионы были потрачены, отчет был написан, но на следующий год никакого словаря в бюджете министерства не обнаружилось. И издательство тут же, после новогодних каникул 2005 года, всю словарную редакцию сократило и вычистило за штат. Правда, через несколько месяцев согласилось создать из бывших сотрудников внештатный «временный творческий коллектив», который и заканчивал пятый том. То есть в конце концов работа над томом завершалась все же на деньги БРЭ, хотя и с экономией на всем-всем-всем.
— Это какой год? — В 2002-м написал Солженицын, в 2004-м были выделены и потрачены деньги Минкульта, в 2007-м том вышел.
— Дальше шестой том. — Дальше шестой том. Как я говорил, была пауза между томами, потом мы чуть меньше года проработали, потом нас опять закрыли, потому что у издательства кончились деньги. Тут была какая-то совсем безнадежная яма, из которой, думаю, без помощи Натальи Дмитриевны Солженицыной мы бы не выбрались. По крайней мере, все мои попытки самостоятельно найти деньги абсолютно ни к чему не привели.
— Сейчас у вас частный спонсор? — Нам выделил деньги Гуманитарный фонд
Андрея Скоча «Поколение» — тот, что финансирует, в частности, премию «Дебют». Потом появились еще два спонсора:
Екатерина Викторовна Морозова и
Ирина Сергеевна Трушникова. Это просто «физлица», занимающиеся частной благотворительностью.
— И какие деньги они выделили? — Скажем так: это сумма, достаточная для окончания проекта в целом. Мы организовали некоммерческое партнерство, стали юрлицом.
— А редакция энциклопедии больше в процессе не участвует? — Редакция энциклопедии — нет. То есть наш нынешний коллектив создан как раз на основе бывшей энциклопедической редакции литературы и языка, той ее части, которая занималась русской литературой и словарем. Она плавно перешла во временный творческий коллектив, который делает словарь, а потом так же плавно перетекла в некоммерческое партнерство. А в издательстве по-прежнему, разумеется, существует редакция литературы и языка, там тоже, наверное, остался кто-то из старых сотрудников, они готовят статьи для БРЭ.
— Но все-таки издательство как-то участвует? — Да, издательство будет выпускать словарь — у них копирайт на издание в целом, на предыдущие пять томов. Суть договора, заключенного нами с издательством, в следующем: мы, условно говоря, передаем им флешку с отредактированными статьями, на них набор, техническая подготовка иллюстраций (подбор иллюстраций на нас), корректура, что очень важно, потому что энциклопедический корректор — это совершенно особая специальность, в издательстве замечательные корректоры, таких теперь не делают.
— Все это за их деньги? — За их деньги. И собственно издание. Но я надеюсь, что типографию профинансирует Минпечати, как это было с прошлым томом.
— Предполагается ли издание этого словаря в электронном виде? — Да, но это вопрос скорее к издательству как к правообладателю. Насколько я знаю, речь вроде бы идет о проекте энциклопедического портала, который бы объединял множество общих и специализированных справочных изданий.
— То есть, сейчас этого словаря в электронном виде нет — ни первых четырех томов, ни пятого? — Ну, довольно бессмысленно переводить его в электронный вид до завершения всего издания в целом, потому что это все-таки гипертекст, а зачем никуда не ведущие линки?
— Как отбирались герои? — Это очень интересный вопрос. Я понимаю, что с моей стороны, наверное, не вполне корректно об этом говорить, но все же замечу осторожно, что если бы это начиналось сейчас и с моим участием, то я бы предлагал немного другие принципы отбора. Не радикально другие, но некоторую корректировку.
Словарь «Русские писатели» задумывался во многом как универсальный и расширяющий границы самого понятия «писатель». Скажем, в первый, еще советский, том включались духовные писатели, потому что в то время ни о каком отдельном словаре для них речи быть не могло. То есть это опять же отвечало все той же стратегической цели — прорыва идеологической блокады. А дальше встает вопрос целостности и системности — если есть такой-то, то почему не включать аналогичную фигуру? Или еще более простой пример. Если бы словник сочинялся сегодня, то можно было бы обсуждать, включать ли, например,
митрополитов Филарета (Гумилевского) или
Филарета (Дроздова). Но во втором томе уже прошли отсылочные статьи «Дроздов, см. Филарет», «Гумилевский, см. Филарет», и теперь они идут «автоматом», без вариантов.
Кроме того, в словник вошли многие мемуаристы, авторы разного рода путевых записок вроде
Пржевальского, оккультные писатели, как
Блаватская или
Александр Аксаков, крупнейшие историки:
Сергей Соловьев,
Василий Ключевский — и так далее.
Илья Репин, скажем, вошел как художественный критик и мемуарист
— А газетные журналисты? — Очень выборочно. Понятно, что в словарь входят такие известные фельетонисты, как
Дорошевич или
Юлий Шрейер. Но это «короли прессы», которым подражали, они, конечно, и должны входить...
То есть словарь с самого начала рассматривался как книжка не просто о литературе, а до некоторой степени о русской культуре в целом и даже о культуре, взятой со стороны ее общественного бытования. Отсюда замечательные приложения ко многим томам: о чинах в Российской империи, о системе образования, о цензуре...
Так вот, это один из принципов составления словника — ориентация на широкий культурный контекст. Второй принцип достаточно объективный и имеющий основания в истории русской литературы: писатели начала XIX века, поскольку их было сравнительно немного, имеют преимущественные шансы на попадание в словарь. Если человек написал двадцать стихотворений, разбросанных по журналам в начале XIX века, то он, как правило, входит в словник, если удается разыскать его биографию. А если какой-то гимназист выпустил два сборника стихов в 1907 году, «Плоды моих юношеских дум» или еще что-то в этом роде, то у него шансов практически нет, если только не появится какой-нибудь «информационный повод»: допустим, правнук переиздал со своими комментариями гимназические стихи прадеда и написал его биографию. В таком случае скорее да, чем нет. Дело в том, что примерно с последней трети XIX века пошло лавинообразное нарастание пишущего и печатающегося народа, а в начале XX века уже любой гимназист, не издавший сборник стихов, — это просто пария, «девочки с такими не гуляли».
Понятно, что давать такие фигуры на исчерпание невозможно, да и не нужно, наверное. Но я бы, честно говоря, за счет путешественников, политических деятелей, нелитературных мемуаристов все-таки постарался включить по максимуму минимально заметные фигуры конца XIX – начала XX веков. Пусть провинциальные, пусть плохие поэты, какие угодно, но хоть как-то присутствовавшие в литературном процессе, о которых были какие-то отзывы в периодике, которые посылали свои книжечки
Блоку,
Брюсову или
Горькому и, допустим, Блок на полях присланного ему экземпляра написал: «Совсем безнадежен» — вот этих я бы очень хотел собрать. Хотя, в общем, ведь впереди еще дополнительный том, где, я думаю, мы сможем залатать некоторые лакуны.
Правда, на этот счет есть много мнений, совершенно разных. Скажем,
Абрам Ильич Рейтблат говорил как-то, что для конца XIX века писатели — это практически все авторы толстых журналов, в том числе писавшие на политические или экономические темы, ведшие всякого рода «внутренние обозрения» и тому подобное. А вот драматурги — напротив, уже другая тусовка, отдельная от писательской, ближе к театральной, актерской, их надо принимать в словарь очень выборочно. Так что вопрос «кто есть русский писатель?» на самом деле вполне может потягаться с «что делать?» и «кто виноват?».
— Ты упомянул дополнительный том — это то, что пропустили? — Мы надеемся закончить алфавит шестым томом, даже последняя статья уже готова, про псковского поэта
Александра Яхонтова.
— Что, на «Яц» никого нет? — Был такой славист
Александр Яцимирский, собиратель биографий и произведений писателей-самоучек, но он вроде бы в словник не попадает. Еще существует поэт
Ящук, выдуманный, сколько я знаю,
Константином Черным и
Романом Тименчиком и «воплощенный»
Михаилом Леоновичем Гаспаровым, который включил биографию Ящука и его стихи в свою антологию «Русский стих начала XX века в комментариях». Ящук был сочинен специально для завершения словарного алфавита, но теперь фигура уже отыграна.
Так вот, шестым томом заканчиваем алфавит, а в седьмом будет какое-то количество дополнительных имен и именной и географический указатели ко всему изданию.
— А нет желания сделать указатель, чтобы можно было зримо сортировать авторов по годам жизни? — Это уже другая работа. К примеру, я знаю о замысле базы данных «Русский литературный мир», где возможны разные способы сортировки, вплоть до слова в названии произведения. Но все это, конечно, делается нынче в электронном, а не в печатном виде.
— Теперь личный вопрос. Так или иначе, через тебя проходил и проходит весь этот вал биографий. Как он на тебя повлиял? У тебя возникли какие-то новые представления, ощущения благодаря этому? — Ну, понятно, что в значительной степени изменилось представление об истории русской литературы, которой я вроде как профессионально занимался. Но, тем не менее, я думаю, что университетские лекции (ни в коем случае не в укор моему любимому университету) плюс три года аспирантуры, конечно, не сравнятся по полезности и интенсивности обучения с теми восемью годами, которые я занимаюсь словарем.
— А можешь коротко сформулировать, что именно изменилось в твоем восприятии? — Усилилось ощущение разнообразия этой системы, того, насколько она была разветвленнее, сложнее, чем ощущаешь «извне». То есть я всегда, разумеется, понимал, что русская литература не исчерпывается
Тургеневым и
Толстым, как это понимает любой человек, но это понимание все-таки было теоретическое. Кто-то из словарных ветеранов мне рассказывал, что в начале этого проекта была в редакции такая игра: знатоков русской литературы, заходивших на всякие обсуждения или просто так, посидеть, просили перечислить на память имена писателей этого столетия с хвостиком. Они называли имен 200-250 – и все. Причем это были люди, действительно знавшие определенный период наизусть. Что говорить просто о человеке, вроде меня, который приходит, по сути, со стороны и окунается в этот массив.
С другой стороны, это система очень залинкована. Понятно, что в пушкинский период все друг другу родственники, но и дальше эти пересечения продолжаются. Неожиданным образом корреспондентка
Розанова оказывается внучатой племянницей друга
Пушкина — и прочее в таком роде.
Есть персонажи, по которым надо в университетах изучать движение русской литературы, не из-за того, что они так уж хорошо писали, а просто очень наглядные примеры. В пятом томе у нас есть статья
Юлии Рыкуниной о таком прозаике
Степане Славутинском. По словарным меркам это писатель довольно крупный, даже переиздававшийся в позднесоветские годы, но известный исключительно по одному эпизоду. Он написал крестьянские повести, приглянувшиеся
Добролюбову, тот сочинил по этому поводу программную рецензию, перетащил автора из Рязани в Петербург, устроил в «Современник». Но Славутинский оказался мягкотелым либералом, в этом кругу не прижился и отправился служить мировым посредником в Польшу. При этом поляков он терпеть не мог и сыпал по этому поводу афоризмами: «Все беды поляков — от неразумного желания оставаться непременно поляками». Или замечательная запись в черновой тетради: «Сравнение евреев с поляками. С евреями еще можно сойтись». И постепенно он становился все консервативнее и консервативнее, переписывал свои ранние обличительные произведения в верноподданическом духе, приделывал им хэппи-энды — допустим, вместо крестьянского бунта и его жестокого подавления теперь появляется мудрый чиновник, который сам наказывает злого помещика, обижавшего крестьян. В конце жизни он очень бедствовал, сочинял совершенно неликвидные трагедии из Смутного времени в подражание «Борису Годунову», написал потрясающие стихи на смерть
Александра II: «Нечеловеческая злоба / Рвалась низвесть его до гроба / И мы его не защитили? / Во что ж мы ум похоронили?».
И вот у этого Славутинского было одиннадцать, кажется, детей. Старший сын пытался печататься в добролюбовском «Свистке», средний был типичным литературным пролетарием-поденщиком, писавшим случайные заметки для случайных газет, а младший посылал свои стихи в символистский журнал «Весы», они отложились в архиве издателя
Полякова, хранящемся сейчас в Пушкинском Доме. То есть готовая история русской литературы, да? Никакого учебника не нужно. Допустим, помянутый средний сын в какой-то газете поместил очерк «Человек» в двух частях: часть первая — «Кости», часть вторая — «Мускулы». Какая блестящая иллюстрация к «Отцам и детям», скажем, вообще к русской литературе эпохи позитивизма!
Удивительно, кстати, до чего легко словарь можно конвертировать во что-то вроде «Каравана историй». Я уверен, руководи словарным предприятием
Арам Габрелянов, он бы нашел много путей, как сделать на словарном материале настоящий бестселлер, который продавался бы в каждом газетном киоске. Количество комических, трагикомических, абсурдных анекдотов, связанных с русскими литераторами, просто зашкаливает.
— Приведи какой-нибудь пример. — Ну взять хотя бы
Ивана Гавриловича Прыжова — известного персонажа, многократно в последнее время переиздававшегося, автора знаменитой «Истории кабаков в России», в процессе написания которой он полностью спился. Жил он, по-моему, на Спиридоновке и как-то, напившись, пошел по месту прописки топиться на Патриаршие пруды. За ним увязался его песик, которого звали Лепорелло. Но Патриаршие пруды оказались Прыжову по колено, и пока он искал позу поудобнее, чтобы все-таки утопиться, песик громким лаем привлек внимание городового, и тот вытащил несостоявшегося утопленника из пруда. После чего Прыжов произнес историческую фразу: «А ты, братец, здесь поставлен за порядком следить, а не мешать порядочным гражданам в их занятиях», свистнул верного Лепорелло и ушел обратно домой...
Возвращаясь к разговору о выводах, которые я для себя сделал из словарной работы. Раньше я довольно много занимался литературной журналистикой, писал всякие обзоры современной литературы. Теперь, к счастью, пишу их все меньше и меньше, но когда я этим делом занимался, оно почти всегда вызывало у меня изрядное раздражение. Мне всегда хотелось сказать писателю: ну зачем ты это пишешь, можно подумать, до тебя мало всего написано было. Как-то принято говорить, что критик открывает книжку с презумпцией невиновности автора и лишь если автор его разочаровывает, пишет отрицательную рецензию. У меня всегда было наоборот. Я открывал книжку с мыслью, что некий нехороший человек написал очередной роман, а я по долгу службы должен его читать. А вот если он меня переубеждал, то я, соответственно, писал положительную рецензию. А теперь я смотрю на современную литературу намного спокойнее. Ну да графоманы – и что? Сто пятьдесят лет назад в какой-нибудь Тобольской губернии был зафиксирован схожий случай, и ничего, сейчас мы про этого тобольчанина или тоболяка статью написали. Хорошая, трогательная статья. Глядишь, через полтора столетия кто-то и на нынешнего букеровского лауреата с таким же умилением посмотрит.
Упомянутые персоны, псевдонимы и персонажи